45 полк спецназа ВДВ .Чечня 2001 год.Подвиг Александра Лайса.

В расположении 45-го разведывательного полка ВДВ есть стела памяти. На черном мраморе выбиты фамилии десантников, которые погибли в двух чеченских войнах. Одной из последних здесь появилась фамилия Александра Лайса — у части долгое время не было денег, чтобы установить мемориальную доску с его именем. Когда капитан Владимир Шабалин приезжает сюда, он привозит единственную оставшуюся в батальоне фотографию Александра и живые цветы. По традиции ставит стакан водки, накрытый черным хлебом. 
И долго стоит возле памятника, вглядываясь в лица тех, кто не вернулся с войны.
— ВОТ ЗДЕСЬ все его данные, — протягивает мне штатное расписание второй роты заместитель командира батальона майор Агапов.
Я читаю: "Лайс Александр Викторович, гвардии рядовой, пулеметчик, уроженец села Ненинка, 1982-2001…" Александр Викторович. Тогда, в 2001-м, ему было всего девятнадцать лет. И все звали его просто Сашка — Сашка Лайс. Он погиб седьмого августа, через неделю после того, как приехал на войну.
— Я видел его всего один раз, — говорит майор Агапов, — в Ханкале. Я тогда был "принимающим" офицером, а их команда как раз прибыла в Чечню. Не могу сказать, что он как-то сразу бросился в глаза. Нет. Обычный парень, рядовой боец. Не было в нем чего-то героического, солдат как солдат. Но мне он почему-то запомнился. Из-за фамилии, наверное. А может, потому что добрый был… Вот, возьмите его фотографию. С возвратом.
Лайс ушел на войну из маленькой алтайской деревеньки Ненинка. Он прожил там десять лет. Последний год перед армией Саша жил с бабушкой и дедушкой. Его мама и сестренка с отчимом, потомком депортированных немцев, уехали в Германию. Они были уверены, что сын, закончив лицей в Бийске, приедет к ним. Но началась "вторая Чечня", и Саша сделал свой выбор. Он даже и не пытался "косить" от армии, хотя у него были для этого все основания и возможности. Служить Лайс пошел добровольно.
Сейчас его учительница, Наталья Каширина, вспоминает, что, в отличие от многих своих сверстников, Саша служить в армии хотел:
— Вы знаете, он не увиливал от службы. Саша был из числа тех людей, для которых такие понятия, как "долг", "Родина" — не пустые слова. Он знал, что ему нужно защищать Отечество. И он туда с удовольствием шел.
Елена Ивановна и Александр Иванович получали письма и фотографии от внука практически каждую неделю. Они хранили их дома и перечитывали вечером за чаем. Последнее письмо из Москвы, где служил Александр, они помнят наизусть: "Здравствуйте, бабушка и дедушка. Как у вас дела? Как погода? У меня все хорошо, жара стоит невыносимая. Через неделю мы должны улететь в Чечню, но вы пишите мне в часть. Эти письма будут пересылать нам. Ну а так все нормально. Я вам пару дней назад выслал три письма сразу; в них 12 фотографий. Напишите, получили или нет. А до этого я вам выслал пленку в письме. Ну ладно, не волнуйтесь, я вам буду писать. Когда вы письмо получите, я уже буду в Чечне, отправка 24 июля. До свидания. Ваш внук".
Спустя две недели он погиб.
Выписка из наградного листа на рядового Лайса А.В. "7 августа 2001 года разведывательная группа осуществляла поиск складов, схронов и тайников с оружием, проводив разведывательно-поисковые действия в районе населенного пункта Хатуни. Во время движения группы дозор обнаружил отряд противника в количестве пятнадцати человек, следовавший в направлении дороги Киров-Юрт — Агишты с целью организации засады на колонну центроподвоза. По приказу командира группы капитана Шабалина В.В. разведчики с ходу вступили в бой, нанеся противнику огневое поражение с фланга…"
С капитаном Владимиром Шабалиным мы встретились в курилке второй роты.
— Расскажи про тот бой, — прошу я его.
Владимир морщится:
— Я не люблю вспоминать об этом.
— И все же…
…В тот день, 7 августа 2001 года, группе была поставлена задача организовать засаду на одной из троп боевиков. На тот момент банды сильно активизировались в районе, и командование полагало, что боевики могут попытаться напасть на тыловую колонну, которая должна была доставить в отряд продукты питания и воду. К тому же информация о готовящейся засаде уже поступала.
— Мы решили воспользоваться этой колонной как приманкой и выманить "чехов" с гор, — говорит Шабалин. — Иначе их оттуда никак не достать. Сельментаузен — такое село, в котором советской власти не было никогда. Недалеко от границы с Грузией, со всех сторон хребты. Там очень удобные подходы, можно и раненых эвакуировать, и боеприпасы незаметно доставлять.
Вышли на рассвете, задолго до выдвижения колонны. По плану отряд должен был опередить боевиков и организовать засаду там, где "чехи" намеревались раздолбить колонну. Судя по карте, это можно было сделать только в одном месте. В том, что боевики будут именно здесь, никто не сомневался — тактику проведения засад и федералы, и "чехи" проходили в одних школах.
В первой половине дня все шло как по писаному. Колонна выдвинулась в назначенный срок, отряд к тому времени уже выходил в заданный район. Казалось, что колонна, "чехи" и десантники встретятся в нужном месте в нужное время. Но…
Война не начинается по твоему хотению. На каждое твое действие есть тысяча противодействий — от не вовремя выпавшего снега до задумок врага. Можно месяцами рыть фортификации и минировать зеленку, можно пристреливать позиции и до дыр стереть карты, вычерчивая хитроумные планы — давайте подходите, сволочи, сейчас мы вам вмажем — и ничего не произойдет. Но стоит только оказаться в самом неудобном месте в самое неподходящее время, например, приспустить штаны под кустиком, как в тебя сразу же начинает стрелять какая-нибудь бородатая дрянь.
К одиннадцати часам отряд прошел исходную точку. Боевики клюнули на приманку и стали готовиться к засаде. Группа Шабалина, которая шла во главе отряда в дозоре, двигалась по подножию горы. "Чехи" не видели её и беспрепятственно пропустили. Однако и десантники не заметили боевиков и продолжали движение.
Они вышли на боевиков с фланга. Все произошло очень быстро. Рядовой Кузин, который шел первым в дозоре, поднял согнутую в локте руку вверх — "чехи"! и несколько раз опустил её вниз — "много". И тут же началась стрельба.
— Мы столкнулись с ними практически нос к носу, — вспоминает Шабалин. — Они никак не ждали нас так рано, да к тому же с этой стороны, и готовились встречать отряд, который должен был подтянуться минут через двадцать. Их командир в это время рассаживал боевиков по позициям. Кузин первым же выстрелом снял его из "бесшумки" и еще одного ранил. Мы ждали этой встречи, но оказались в очень уж неудобном месте — между двух высот, как на ладони. Тропинка там изгибается буквой "Г", мы выскочили из-за поворота, и… Там даже травы не было, чтобы укрыться.
Прежде чем погибнуть, чеченский полевой командир все же успел грамотно распределить своих бойцов. Боевики оказались в более выгодном положении. Тремя стволами с господствующей высоты они прижали группу к земле, а остальные начали расстреливать разведчиков с безымянной сопки справа. Получилось так, что десантники попали в ловушку сами.
Огонь был настолько плотный, что, казалось, невозможно было поднять голову. Отход отрезала еще одна группа "чехов" в несколько человек, которые заняли позиции около обрыва. К тому же отходить было нельзя — впереди остались двое дозорных — Сагдеев и Кузин.

Первыми же выстрелами Сагдеева тяжело ранило. Ему пробило челюсть, разорвало кисть правой руки и сильно раздробило бедро. Отстреливаться он уже не мог.
— Он лежал прямо на тропинке, на спине, и каждая обезьяна считала своим долгом выпустить по нему очередь. Мы огнем прижимали их к земле, как могли, но нам самим не давали поднять головы те трое, которые были на высоте. И все же мы не позволили им вести прицельный огонь.
Позже, после боя, в обмундировании Сагдеева насчитали одиннадцать дырок. Одна из пуль попала в висевшую на его ремне гранату Ф-1, но не смогла пробить её прочный корпус.
Группа лежала, прижатая огнем к земле. Долго так продолжаться не могло. По рации Шабалин вызвал артиллерию. Первые снаряды легли дальше, чем нужно, и, корректируя огонь, Шабалин, сам того не желая, начал выдавливать "чехов" на себя. Боевики решили уйти из-под обстрела, прижавшись вплотную к группе. Десантники стали готовиться к рукопашной.
— Они подошли вплотную. "Чехи" слышали даже мои переговоры по рации, как мне отвечают с той стороны. Мне говорили: "Держись, мы уже на подходе", а "чехи" орали в ответ: "Давай-давай подходи, мы покажем тебе контактный бой!" Нас разделяло метров пятнадцать, наверное.
На этих метрах оставались еще раненый Сагдеев и зажатый в ложбинке Кузин. Боевики предлагали тому сдаться, но он в ответ кричал, что русские не сдаются, и забрасывал их гранатами.
— Они вычислили, что я — командир группы, и начали стрелять прицельно по мне, — вспоминает Шабалин. — Помню, били подствольники, но меня все время спасала кочка перед головой, гранаты ударялись об неё и рвались на той стороне. В общем, положение было очень серьезное. Долго мы бы не смогли здесь отстреливаться, но и уйти не могли тоже — тогда "чехи" убили бы Сагдеева и Кузина. Я приказал Лайсу приготовиться к броску.
В следующий момент Александр Лайс совершил подвиг.
Понимал ли он, что это смерть? Конечно. Не мог не понимать. Но он не думал о ней. Он просто делал свое дело. Бояться уже не было времени, жизни оставалось меньше секунды — столько, сколько времени нужно, чтобы шевельнуть пальцем снайперу в кустах.
И он успел.
Он привстал на одно колено, закрыв командира собой.
— Я тогда ничего не понял, — продолжает Шабалин. — Лайс был справа от меня, и я приказал ему изготовиться к броску. Ну как изготовиться, там же не присядешь на низкий старт. Он полулежал-полусидел на одном колене и стрелял длинными очередями. Потом приподнялся на секунду и снова осел. Повернулся ко мне и говорит: "Меня ранило". Помню, я заметил еще кровь у него на губах. Я ему говорю: "Потерпи немного, сейчас мы тебя сменим". Тогда он снова начал стрелять, он выпустил еще очереди четыре, наверное. После чего доктор оттащил его назад и под огнем начал перевязывать.
Пуля вошла Сашке в горло. Еще какое-то время он был в сознании, и Шабалин даже понадеялся, что все обойдется и ранение окажется не таким уж и серьезным, как он посчитал сначала. Потом доктор потянул командира за рукав: "Я не могу остановить кровь, у него внутреннее кровотечение". И тут же Сашку повело, он закачался, потерял сознание и очень быстро умер.
— Он умер. И как раз уже команда подошла, то есть время команду "Приготовиться к рукопашной!" подать подошло. "Чехи" — все ближе и ближе. Такое ощущение, что если бы была шерсть на загривке, то она бы поднялась дыбом. Вот такое вот ощущение. Даже не страх, ярость такая. Вперемежку со страхом, конечно.
До рукопашной дело так и не дошло. Боевики, забирая своих убитых и раненых, отступили. Преследовать их не стали — надо было эвакуировать своего раненого и тело пулеметчика Александра Лайса.
…Пишу эти строки и ловлю себя на мысли, что не получается называть его Александром. Я никогда его не видел, но для меня он все равно — Сашка. Мы запросто могли встречаться на дорогах Чечни. Может, он ехал на одном из бэтээров прикрытия, сопровождая группу журналистов, среди которых мог оказаться и я. И мы могли бы прикуривать друг у друга, я называл бы его "братишка" и говорил бы ему "ты". Мы там всегда говорим друг другу "ты". Они все для меня — Сашки, Лехи, Андрюхи…
Боевики ушли быстро, как по команде. Бой закончился так же внезапно, как и начался. На тропинке остались лежать раненый, но чудом оставшийся в живых Сагдеев и совершивший чудо, но погибший Лайс.
Его сослуживцы, находившиеся в тот момент рядом с Александром, и видевшие результат его стрельбы, говорили, что Лайсу все же удалось убить того снайпера, который убил его.
Вытащили Сагдеева. Перевязали. Обколотый промедолом, он уже не чувствовал боли. Пытался шутить. Его поили водой, а он брызгался через дырку в щеке кровяной струйкой, стараясь попасть в своих товарищей…
Потом, после боя, эфэсбэшники сообщили, что десантники уничтожили пятерых боевиков. По крайней мере, именно столько свежих могил появилось в окрестных селах следующим утром.
Колонна спокойно ушла в пункт назначения. "Чехи" разбиты. Задание выполнено.
Выписка из наградного листа:
"За образцовое исполнение воинского долга, самоотверженность, исключительное мужество и героизм, за заслуги перед государством и народом, проявленные в ходе проведения контртеррористической операции на территории Северо-Кавказского региона в условиях, сопряженных с риском для жизни, рядовой Лайс Александр Викторович достоин присвоения звания Героя Российской Федерации".
Сегодня Владимир Шабалин вспоминает тот бой спокойно. Его волнение выдают лишь руки — он не может удержать их на месте и постоянно мнет свой голубой берет:
— Могла ли это быть шальная пуля? Нет. Он же понимал, что вставать нельзя... И вообще, могло быть, не могло быть, можно ли было сделать так, чтобы такого не было. В принципе, можно было и так, чтобы такого не было. То есть он мог меня не закрывать. Это же порыв человека. Надо его внутренний мир смотреть, а не мой. Нужно оценить его поступок просто. Он встал и закрыл. Вот так. Если бы не закрыл, то группа все равно бы не погибла, там заместитель оставался, и солдаты были подготовлены. Нет такого, чтобы мы на тебя молились, командир, тебя берегли, потому что ты единственное спасение. Там все было организовано нормально. Просто солдат поступил так, как поступил, ну он поступил вот так вот. Такой человек, наверное, хороший. Да и вообще все ребята — никто же не струсил. Кузин до последнего отбивался, все гранаты перекидал — у него семь штук было, хотя мог бы затаиться или даже сдаться. Радист мой, доктор, заместитель — все дрались. И Лайс тоже…

Звание Героя Российской Федерации Александру Лайсу было присвоено посмертно. Но этим государство и ограничилось. Никто из сановных чиновников почему-то не удосужился разыскать родственников Александра и вручить им награду. И только два года спустя десантники совместно с программой "Забытый полк" привезли из Германии Сашину маму в часть, где и передали ей Золотую Звезду сына.
Тогда же с ней встретился и Владимир Шабалин.
— В свое время был такой фильм — "Опаленный Кандагаром", — говорит он. — Там рассказывается про раненого офицера, которого спас солдат. А потом офицер повез тело этого солдата домой, и родственники сказали ему: "Почему ты живой, а наш мертвый?" Так вот я очень боялся этой встречи, боялся услышать эти слова. Но у нас сложились хорошие отношения. Мы до сих пор общаемся. Наверно, я для них теперь тоже родной. Ведь я теперь должен прожить две жизни — за себя и за него.
Он вдруг резко кидает берет на скамейку и смотрит мне прямо в глаза.
— Ты знаешь, это не первый солдат, которого я теряю на этой войне. И тот бой не был самым страшным. И все же… В тот раз все было по-другому. Раньше парни погибали в бою, и у них не было выбора, а здесь… Это было самопожертвование. Но сегодня я думаю, что зря он это сделал. Наверное, лучше было бы, чтобы тот снайпер попал в меня. Ты только не подумай, я не суицидник какой и отлично знаю цену жизни, наверное, даже как никто. Но мне не нравится эта жизнь. У меня ж ничего нет за спиной — ни квартиры, ни денег, ни здоровья. Только три командировки на войну и четыре звездочки на плечах. И впереди тоже ничего нет. Вся жизнь — вот она — на погонах. Что дальше?
Шабалин не любит вспоминать вслух о том, что кому-то обязан жизнью. 7 августа празднует не второй день рождения, а день памяти по солдату, которого не уберег.
Это день траура. И каждый год он привозит его фотографию сюда, к памятнику, и подолгу стоит со стаканом водки, вглядываясь в лица…